Приведен в исполнение... [Повести] - Гелий Рябов

Вечером позвонил Моломбиев, приятель Глебова, художник-график и собиратель старины. Он был членом общества по охране памятников и активно в нем сотрудничал, коллекция у него была большая, тщательно отобранная, хотя, по мнению Глебова, против лагидовской не тянула. Несколько минут Моломбиев вел светский разговор, потом сказал со значением: «Баня у меня получилась роскошная. Бери Лену, и приезжайте пробовать». И Глебов понял, что баня — только предлог, а точнее — сигнал к опасности. Утром поехали в Робовск, там находилось «поместье» Моломбиева. Городок оказался маленьким, благостным, не утратившим еще ауры далекого прошлого — с обилием монастырей и церквей, разрушающихся, но рее еще духовных и прекрасных. А дом Моломбиева добротная деревенская изба — стоял на косогоре, между двух вековых елей, сразу за ним начинался лес. После сельского обеда с Непременной курицей, вареной картошкой и селедкой с лучком Моломбиев, зачем-то оглянувшись за дверь, рассказал, что днями приходил к нему юркий молодой человек «оттуда» — Коркин, интересовался Глебовым, после его ухода Моломбиев записал разговор, выглядело это так:

— Глебова давно знаете?

— Лет десять.

— Что можете о нем сказать?

— В каком смысле?

— Известны ли вам какие-нибудь незаконные сделки, в которых принимал участие Глебов?

— Нет.

— А вот жена Глебова сообщила нам, что он — жулик и спекулянт.

— Он ее бросил, поэтому она вам и «сообщила».

— Почему бросил?

— Разлюбил.

— Вы не в курсе. Виолетта Васильевна разошлась с Глебовым на идейной почве.

— Шутите?

— Виолетта Васильевна в силу своей бывшей профессии пыталась поставить Глебова на путь исправления, но это ей не удалось — Глебов ее предупреждениям не внял. В заявлении есть и про вас: вы с Глебовым приобрели две бронзовые фигуры за две тысячи рублей, а перепродали их в тот же день — за четыре директору магазина Самсонову. Самсонов теперь возвращается из мест заключения, и мы его спросим. Для вас же лучше упредить его показания.

— Мне нечего сказать.

— А вы подумайте. И еще вопрос: как интеллигенция относится к нашей акции? Ну, по изъятию антиквариата у жуликов и проходимцев?

— Отрицательно относится. Этих людей никто не считает жуликами и проходимцами.

— А если мы вас попросим повлиять на общественное мнение? Подумайте. Это в ваших интересах.

Моломбиев поднял глаза на Глебова: «Что скажешь?» — «А что говорить? Мерзость, и все». — «Оставь эмоции, они поставили себе цель — и они ее достигнут». — «Какую цель?» — «Изъять антиквариат. У всех. Без разбора, ты понял?» — «А закон?» — «Ну что ты несешь, Глебов, какой закон, ты что, не понимаешь — если газеты пишут о вопиющих случаях — это ведь вершки, самые, так сказать, яркие проявления, а все остальное? Кто об этом напишет? И кто об этом знает?» «Нет, все может быть только по закону. Они поймут, что вляпались. Вещи, во всяком случае, всем вернет». — «Никогда! Поэтому мы с Марией решили все ликвидировать — к чертовой матери!».

По дороге домой Глебов размышлял о том, что ненависть Виолетты материализовалась страшно, и в одном Моломбиев прав: Виолетта — плоть от плоти этих людей, она — их друг и союзник, единомышленник, он же — чужой и всегда был таким, и они это чувствуют. «Ты знаешь, что мне сказала Марья? — Лена усмешливо посмотрела на Глебова. — Этот опер зашел к ней на кухню и спросил: зачем, говорит, вы собираете этот хлам? От него одни неприятности! Если он вам так уж нравится — посещайте музеи, а дома разве можно держать?» — «А Марья?» — «Пыталась объяснить, что коллекционеры приносят пользу, сохраняя старинные вещи, потому что в конечном счете эти вещи попадают в те же музеи. Не внял. Чепуха, говорит. Питательный бульон для жульничества, соблазн. — Лена замолчала. — Послушай, неужели ТАМ все так думают?»

Уснули под утро — Глебов обнаружил, что Брокгауза на полках нет, и очень расстроился…

Но поспать не пришлось — позвонила Надя, попросила приехать к музею древнего искусства, Глебов и Лена помчались. Около церкви на углу стояла Надя, с зареванным лицом, из ее сбивчивого рассказа выяснилось, что к ней приезжал Коркин и сообщил, что продавцы арестованы и решено ее, Надю, тоже арестовать. После этого Коркин посадил ее в машину, привез в свое учреждение и допрашивал шесть часов без перерыва. «Он добивался, чтобы я оговорила Лагида и остальных». — «Как именно?» — «Что они мне давали взятки». — «Ты же не должностное лицо». — «Он сказал, что есть новый закон и теперь я отвечаю наравне с директором магазина». — «Он обманул. Как ты среагировала?» — «Заплакала». — «А он?» — «Посоветовал „признаться“: мол, за каждый предмет я брала или цветы в подарок, или коробку конфет, а иногда и деньги — 10–20 рублей. Сказал, что это признание позволит ему вывести меня из дела. Я говорю: не было этого! Он смеется: не важно — было или не было, ты о своем муже подумай, о сыне — и лампу в лицо, как в кино, в общем — призналась я и что теперь делать — ума не приложу…» Она с надеждой посмотрела на Глебова. «Гадюка ты», — не выдержала Лена, Глебов укоризненно, качнул головой: «А этот Коркин — психолог… Правильно угадал твою реакцию. На то и расчет. — Тронул Надю за руку: — Главное — не бояться». — «Я не боюсь». — «А вот это — неправда. Я тоже боюсь, и не потому, что виноват, а потому, что мы пересекли дорогу слепой и жестокой силе…»

Под диктовку Глебова Надя написала письмо в прокуратуру. Суть его сводилась к тому, что под незаконным давлением были искажены факты и получены показания, не соответствующие действительности. Надя вытерла слезы, улыбнулась: «Вы мой спаситель. Сама себе противна, ей-богу, подумала — как буду людям в глаза смотреть?» — «А ты бы вспомнила про что-нибудь приятное, тебе бы легче стало». — «Вы серьезно?» — «Вполне». Надя задумчиво пожала плечами: «Может, вы и правы. — Взглянула на Глебова: — Не хотела при Лене… Виолетта приходила… — Глебов нахмурился. — Пристала: красивая Лена? Говорю — красивая. Я, говорит, тоже была молодая, мужики липли. Ничего… Скоро дорогому муженьку отольются мои слезки, ты, говорит, его спроси: на какие доходы он автомобиль приобрел и шубу своей… этой. Я к тому, Геннадий Иванович, что ее опасайтесь».

Приехали домой, на туалетном столе Лены отсутствовали подсвечники и вазы — Ненила Фирсовна была человеком настойчивым.

Шуба и автомобиль… Не на ворованные, конечно. Получил последний крупный гонорар, уже «вне» Виолетты, и купил шубу любимой женщине. Нерационально, конечно. Но почему же только тем, тогда и до того можно было делать любимым женщинам подарки, а после того только духи за двадцать пять — предел? Ну пусть гусарство, пусть глупость, а что по-настоящему человеческое, не усредненное укладывается в коридоры и кухню коммунальной квартиры? Чувство локтя и острые глаза, заглядывающие в твою кастрюлю, не дай Бог — икра по восемьдесят «ре»? К черту все, надоело.

А вообще-то — почему можно требовать от Виолетты некой «адекватной» реакции на эту красивую шубу и не менее красивый автомобиль? В конце концов она реагирует так, как ее научили в школе, молодежной организации и на работе. Научили друзья, подруги, окружение и нечто шире всего этого. Разве она виновата? Она только жертва обстоятельств, не более того. Древние книги она не читала по незнанию древнего языка. И вообще: из «обстоятельств» вырывается только тот, кто осознает их великую несообразность и у кого есть желание вырваться. И силы — это, пожалуй, главное. Когда-нибудь феномен общественного сознания вновь отыщет то, что утратил в бесконечных блужданиях по кругам низменого быта и вороньим слободкам души. И придет к любви. Но этот путь тернист, и тернии на нем — жилплощадь, колбаса, автомобиль, дача, шуба и Бог знает что еще… Трудно пробиться сквозь тернии живой души. Изрядно пообдерет она себя, если вообще уцелеет.

А Коркин с друзьями уже приближается…

Постепенно все дела Глебова отошли на второй план, растерянные, испуганные люда звонили ему с утра до вечера, он успокаивал, уговаривал, упрашивал и, оглядываясь во время этих бесконечных телефонных разговоров на Лену, все чаще и чаще замечал в ее глазах тревогу и недоумение. Как-то — после особенно длинного и нервного разговора — Лена раздраженно пожала плечами:

— Ты уверен, что все они невиновны?

— Да.

— А «компетентные»? Ошибаются? Что ты вообще знаешь? Они следили, готовили дело, тебе нужно быть осторожнее.

Он попытался ее успокоить, сказал, что не все в подобных случаях определяется фактами, в конце концов они получают потом сплошь и рядом другое объяснение, в то же время есть нечто, что никогда не подводит, потому что не подвержено точкам зрения, веяниям и влияниям. Вот стоит перед тобой человек, с которым ты общался, приятельствовал или, тем более, дружил, и — ты знаешь: он порядочный человек. И этим все сказано. Наветы рассеются, мнимые доказательства — испарятся, пройдут кампании за и против, а порядочный человек пребудет таковым до гробовой доски. Только это дает надежду, только это…